«Мы телеком‑оператор, не экосистема»

— В прошлом году вы говорили, что «МегаФон» «потерял философию лидера и ни на что существенное её не заменил». Поиск «новой философии» с учётом кризиса сейчас актуален, на это есть запрос со стороны акционера?

— Это не запрос акционеров. Философия бизнеса — это то, что позволяет объединять команду, формулировать цели и двигаться осмысленно. И, возвращаясь к моим прошлогодним словам, тогда у нас действительно была потребность в том, чтобы формировать философию лидера, за счёт этого объединять команду и начинать двигаться быстрее. За год мы достаточно много сделали. Продемонстрировали лидерство с точки зрения внешних факторов — по темпам роста финансовых показателей среди «большой четверки», по покрытию мобильной сети и скорости мобильного интернета в стране — и отразили эту философию во внутренних процессах. Например, у нас есть программа «Гонка за лидером», когда мы сравниваем показатели своих подразделений с показателями конкурентов.

— За кем сейчас «гонка»?

— За лидером. По разным показателям в разных географиях лидер может быть разным: где‑то «Теле2» («Т2 РТК Холдинг». — РБК), где‑то МТС...

— Вы себя только с телекомами сравниваете или с условным «Яндексом» тоже?

— Мы фокусируемся только на телекоме, потому что мы телеком‑оператор, не экосистема. Мы не бежим во всех направлениях. Нам нужен качественный, хороший, понятный и удобный для людей телеком‑бизнес.

— Менялась ли стратегия «МегаФона» в течение этого года или задачи от акционера?

— Стратегия вообще не менялась. Я с большим уважением отношусь к нашим акционерам: они достаточно чётко формулируют то, что хотят, и при этом дают достаточно большую свободу в том, как этого достигать. Два года назад мы определились, что «МегаФон» должен быть самым быстрорастущим и эффективным оператором в России. Дальше это уже декомпозируется на кучу натуральных показателей, которые измеряются, с которыми можно работать. И у нас ничего не поменялось, мы так и двигаемся.

— Неужели события текущего года никак не влияли? Акционеры не давали вам какую‑то «скидку» в реализации KPI?

— Нет, мы даже это не обсуждали. Я бы никогда не пришёл к акционерам для того, чтобы пересматривать цели. Рынок одинаковый для всех.

— Рынок изменился, горизонт планирования сильно сократился.

— Да, но это не повод не двигаться к тем целям, которые были сформулированы. Ничего в рынке не поменялось настолько, чтобы пересматривать цели. Цель любого бизнеса — это зарабатывать деньги, формировать чистую прибыль. И то, что на рынке становится сложнее это делать, — не означает, что чистая прибыль не нужна или у бизнеса появляется какая‑то другая цель. Просто условия новые. Работать нужно больше. Делать нужно что‑то другое.

Кризис проверяет тебя не в тот момент, когда он наступает. Он проверяет всё то, что ты делал до этого. Мы успели привезти оборудование до того, как были введены санкции. При недостатке телеком‑оборудования и ушедших из России Nokia, Ericsson, Huawei мы по итогам этого года построим больше базовых станций, чем в прошлом. Лишившись полностью техподдержки по ИТ‑системам или тяжёлым технологическим телеком‑решениям, мы уменьшили аварийность и гораздо более качественно прошли год, чем прошлый, когда была поддержка многомиллиардных корпораций. Это просто означает, что мы фокусировались на правильных вещах и грамотно расставляли приоритеты, а не уходили в «короткое» планирование. Ну а если в панике бегать, как курица без головы, то да, согласен, горизонт планирования на два шага.

— В этом году многие ранее «пассивные» акционеры были вынуждены возвращаться к оперативному управлению ввиду сложности ситуации.

— Может быть, потому, что у них менеджмент не очень компетентный? Для меня абсолютно ничего не поменялось. Мы достаточно хорошую динамику показываем в том, что делаем для акционеров, и оснований включаться, перехватывать управление, участвовать в нем активно, на мой взгляд, нет. Если в первом квартале мы двигались примерно как все телеком‑операторы c точки зрения параметров роста по выручке и абонентской базе, то во втором — опережали уже практически всех. В третьем квартале наши темпы роста по выручке в 1,5–2 раза превышают наших конкурентов. Коммерческая база у нас подросла до 74,9 млн абонентов.

— Стали меньше спать и больше работать?

— Нет, точно не стал ни меньше спать, ни больше работать. Вопрос же не в том, сколько ты работаешь, вопрос в том, что ты на работе делаешь.

«Все решают свои краткосрочные задачи»

— Изменилось ли что‑то на уровне человеческого общения с иностранными партнёрами? У них режим для вас «абонент недоступен»?

— Абоненты все доступны, потому что человеческие отношения никто не отменял. Возьмём в качестве примера Nokia, нашего многолетнего партнёра. У нас всегда были хорошие отношения со всей топ‑командой компании, но есть политика их государства, от которой они не могут дистанцироваться. При этом эти ребята достаточно серьёзно пытаются идти навстречу. Да, они выходят из России, но пытаются сделать это правильно, завершить обязательства по контрактам, получить экспортную лицензию, поставить недостающее оборудование. Насколько мне известно, они делали четыре обращения за экспортными лицензиями, два — европейским регуляторам, два — американским. Одно удовлетворено положительно, по трём ожидаются решения. Nokia — коммерческая компания. Они посчитали для себя возможным договориться и выполнить обязательства. Ericsson, например, не посчитал нужным так сделать.

Ситуация, в которой мы сейчас живём, рано или поздно закончится. А люди, компании и отношения останутся.

— Какой общий тренд от иностранных партнёров — «уходим навсегда» или «подождите, мы скоро вернемся»?

— Общее впечатление: все решают свои достаточно краткосрочные задачи. Есть политика Европейского союза — санкционная, достаточно агрессивная в отношении России. Компании, которые там находятся и у которых большая часть бизнеса на европейских рынках, не могут быть свободны от её влияния. Они поддерживают её в той степени, в которой считают необходимым. Стало сложнее, но это не безвыходная ситуация.

«Это новая история, её с 1941‑го в России не было»

— Что оказывает максимальное влияние на бизнес сейчас — мобилизация, санкции или недостаток оборудования?

— С точки зрения краткосрочного эффекта, наверно, — мобилизация. Для людей это новая история, ее с 1941‑го в России не было. Люди волнуются и переживают. С точки зрения долгосрочных возможностей развития оператора и рынка — это, безусловно, проблемы с поставками оборудования. Но там тоже нет ничего нерешаемого. Есть огромное количество производителей в Индии, Китае и других странах, которые раньше не имели доступа на российский рынок просто потому, что не могли конкурировать по соотношению цены и качества технологий с «большой четверкой»: Nokia, Ericsson, Huawei, ZTE. Сейчас у них окно возможностей. Наша лаборатория работает 24/7: тестируем российское и иностранное телеком‑оборудование, о существовании которого раньше даже не подозревали.

— Много ли сотрудников попало под мобилизацию и как в целом компания прошла этот период?

— Много или мало — это относительно. В компании есть ребята, которые занимают должности, не связанные с развитием телекоммуникационных технологий, их не так много, и они подлежали мобилизации. Есть достаточно большое количество технических специалистов, которые получили отсрочку, чтобы обеспечивать целостность, бесперебойность и качество связи в России. У нас был сформирован штаб, мы запустили сервисы психологической и юридической поддержки, которые были доступны круглосуточно для консультаций по любым вопросам. Каждый сотрудник понимал, что ему делать, если он получает повестку. Мы оказываем поддержку тем ребятам, которые были мобилизованы, и их семьям. Мы гарантируем таким сотрудникам сохранение рабочего места, обеспечиваем единоразовые и ежемесячные выплаты. Это такая достаточно большая работа, которая была направлена на то, чтобы, выполняя требования законодательства, не нанести ущерб ни нашему положению на рынке, ни нашим абонентам с точки зрения того сервиса, который мы им предоставляем, ни нашим сотрудникам.

— Многие компании жаловались на беспорядочность и отсутствие, особенно в самом начале, понятных правил по призыву, получению отсрочки и т.д. при организации мобилизации.

— Нужно понимать, что люди, которые занимались мобилизацией в стране, делали это первый раз в жизни. А тех, кто когда‑то это делал и мог бы поделиться опытом, не осталось. Но я хочу поблагодарить главу Минцифры Максута Шадаева, потому что он был на связи 24/7. И, да, процесс был не сразу формализован, потому что все делалось с колёс, решение по ходу дотачивали, достраивали. И было очень много неопределённости. Но то, как работало Минцифры, — это выше всяких похвал.

— Много ли сотрудников уехало, уволилось? Организовали ли вы работу каких‑то офисов за рубежом, разрешили релокацию?

— У меня здесь очень жёсткая позиция. У нас есть трудовые договоры, и по ним сотрудники должны работать в России. Только так мы можем соблюдать все, что по закону мы обязаны соблюдать с точки зрения прав и обязанностей в отношениях между работодателем и работником. Это первое.

Второе. Мы все‑таки телеком‑оператор, управляющий критической инфраструктурой, доступ к ней из‑за рубежа невозможен. Поэтому у ребят был выбор. Если они хотели уезжать из страны, им нужно было уволиться. Если они хотели оставаться, работать, получать зарплату, иметь отсрочку от мобилизации для технических специалистов, то нужно было взять себя в руки и просто заниматься своей работой. Что бóльшая часть сотрудников и сделала. Я не буду говорить, что от нас никто не уехал, но это единичные случаи.

— Появились ли какие‑то новые тренды в потребительском поведении с февраля?

— Конечно. Макроэкономика всегда накладывает определенный отпечаток на поведение потребителей: люди стали больше экономить, это очевидно. Часть людей стали отказываться от вторых, третьих сим‑карт, например. Мы увидели, что существенно растёт рынок продажи б/у устройств. Люди переключаются с более дорогих смартфонов на смартфоны средней ценовой категории. Плюс из России ушла Apple, очень сложная ситуация была со смартфонами Samsung. Это привело к тому, что люди начали переключаться на новые китайские бренды. Сейчас у таких брендов порядка 80% рынка, хотя раньше в России они занимали в пределах 50%. Всегда, когда происходит что‑то непонятное на рынке, потребители начинают экономить.

— Что происходит с доходами от роуминга? Уехавшие продолжают пользоваться российскими сим‑картами? Это как‑то влияет на ваши доходы от этого сегмента?

— С роумингом происходит интересная история последние несколько лет. С учётом макроэкономики люди меньше поехали в отпуск, чем раньше, но больше, чем ездили в пандемию. Поэтому все более‑менее нормально, ничего драматического не произошло. С февраля мы видели сначала волны уехавших, но через несколько недель большинство возвращались.

Но в любом случае речь про несколько десятков тысяч человек, и это все некритично для нас с точки зрения доходов, структуры этих доходов и даже роуминговых платежей.

— С момента начала мобилизации активно ходили слухи, вызванные паникой, что в какой‑то момент сотовых операторов и банки попросят предоставлять данные о перемещениях военнообязанных граждан. Насколько реален такой сценарий?

— Передача данных об абонентах строго регламентируется законом «О связи» и другими законами Российской Федерации. К нам подобных обращений не поступало.

«Мы используем оборудование, но мы его не изобретаем»

— На фоне ухода иностранных вендоров и других санкционных явлений стали говорить о возможной деградации качества связи. Вы фиксируете её?

— Негативного воздействия не фиксируем. Давайте на цифрах: средняя скорость мобильного интернета у «МегаФона» в третьем квартале прошлого года была 22,1 Мбит/с, что было в 1,4 раза выше, чем у любого из наших конкурентов. В третьем квартале этого года — это 25,3 Мбит/с. Показатель улучшается. Это первое. Второе, мы федеральный оператор VoLTE (технология, позволяющая звонить в сетях LTE. — РБК). В сентябре мы стали федеральным оператором VoWiFi (технология, позволяющая совершать звонки, подключившись к сетям Wi‑Fi. — РБК), то есть абоненты могут и в России, и в роуминге пользоваться сетями Wi‑Fi, чтобы звонить там, где недостаточный сигнал сотовой связи. В последние годы объёмы потребления обычной голосовой связи снижаются, люди отказываются от обычных звонков в пользу звонков через мессенджеры, то есть растёт потребление передачи данных. Этот тренд в этом году не поменялся. Объём потребления, передачи данных вырастет на 20% — примерно так же, как он рос годом ранее.

— Повлияет ли на качество внедрение российского оборудования, которое, как вы сказали, тестирует компания?

— Это оборудование пока в начале пути. Думаю, что за два‑три года появится достаточно качественное российское оборудование стандарта LTE, которое позволит спокойно закрывать текущие потребности.

— Какие сейчас недостатки у этого оборудования? В чем оно уступает зарубежным конкурентам?

— В чем ребёнок уступает взрослому? В том, что ещё не успел дорасти. То есть нужно время. Ребята занимаются этим не так давно. Сейчас — фокусно и с поддержкой государства, и я думаю, что результаты не заставят себя ждать. Основные усилия сфокусированы на создании активного передающего оборудования. Этим занимаются команды из «Ростеха», «Сколково» и Yadro. Там очень много талантливых ребят, которые активно продвигаются по разработке этого оборудования. Думаю, что в 2026–2027 годах мы уже увидим нормальное качественное оборудование, которое реально можно применять на сетях телеком‑операторов на замену существующему оборудованию западных вендоров.

— Хватит ли существующих ресурсов дожить до 2026–2027 годов?

— Точно хватит. То оборудование, которое есть сейчас, и техническая экспертиза внутри компании позволят в ближайшие пять—семь лет работать, не ухудшая качество услуги.

— А если вдруг резко вырастет трафик передачи данных и нужно будет расширять сеть?

— Население в стране не увеличивается, и я пока, честно говоря, не видел форматы потребления, которые загрузили бы сети LTE так, что началось бы серьёзное проседание по качеству.

— Внедрение мобильной связи пятого поколения (5G) сейчас в повестке? Есть ли на государственном уровне запрос к операторам по созданию таких сетей?

— Это не совсем к операторам. Это как спрашивать водителя, производить ли новую версию Mercedes. Мы используем оборудование, но мы его не изобретаем, не конструируем и не создаём. Если появятся доступные технологии 5G, естественно, операторы будут внедрять. Потому что это выгодно для клиента, улучшает качество сервиса. Но вопрос в том, что это за оборудование, сколько оно стоит, каковы возможные объёмы производства и где оно может применяться.

В повестке есть, я знаю, что государство этим занимается, они и 5G‑оборудование разрабатывают, и стандарт 6G прорабатывают. С точки зрения производства оборудования теперь все даже более интенсивно стало, с точки зрения внедрения — меньше, потому что тема с частотами так и не решилась. Так называемый золотой диапазон для 5G (частоты в диапазоне 3,4–3,8 ГГц. — РБК) так и не был выделен операторам. Те диапазоны, которые готовы распределять в России — 4,4–4,9 ГГц, 29 ГГц и т.д., — не дают возможность построить экономически качественную масштабируемую модель. Можно в отдельном месте реализовать на этих частотах какие‑то участки сетей 5G, но внедрять массово — нет.

— Раньше операторы, настаивая на диапазоне 3,4–3,8 ГГц, говорили, что в первую очередь для него мировые производители будут делать оборудование и за счёт объёмов оно будет дешевле, чем то, которое будут делать для других диапазонов. С учётом того что теперь основные вендоры не поставляют оборудование в России, может, как раз имеет смысл создавать сети в нестандартном диапазоне на российском оборудовании?

— Европейцы, американцы и китайцы выбрали диапазон 3,4–3,8 ГГц, потому что он более качественный с точки зрения возможностей. Возможности формируют себестоимость, а себестоимость — потенциал для масштабирования. В более высоком диапазоне 4,4–4,9 ГГц, который предлагается в России, проникающая способность волны меньше. Условно, вы спрятались за кустом, и связь до вас не доходит. Это означает, что экономика ухудшается — чтобы обеспечить аналогичное качество связи, вы должны будете поставить четыре, пять или шесть базовых станций, предназначенных для диапазона 4,4 ГГц, вместо одной, работающей в диапазоне 3,4–3,8 ГГц, и CAPEX будет в несколько раз больше. За это придётся платить клиентам. А дальше, в зависимости от себестоимости минуты и гигабайта, нужно будет смотреть, сколько будет клиентов, готовых платить за них именно по такой цене. Это все про невидимую руку Адама Смита.

«Кризис — это возможности влезть куда‑то, где ты не разбираешься»

— Намерены ли вы покупать активы в новых для себя направлениях? Считается, что кризис — это в том числе новые возможности.

— Кризис — это всегда возможности, в том числе возможность влезть куда‑то, где ты не разбираешься, и потом стать счастливым потерпевшим от собственной бестолковости. Но мы достаточно чётко сформулировали для себя, что мы развиваемся как телеком‑оператор и для нас основной фокус и приоритет — отрасль телекома. Ровно это продолжаем делать. Покупаем профильное, а избавляемся от непрофильных активов.

— Это от каких?

— Например, вышли из акционерного капитала «Связного». За последние несколько лет мы активно продвинулись в развитии собственной розничной сети, она самая эффективная в телекоме и полностью закрывает наши интересы в этом направлении.

— В пользу кого вышли?

— Все, что могу сказать: мы больше не акционеры «Связного», и наше решение с работой и эффективностью самого «Связного» никак не связано. Просто это тот самый фокус, который к телекому не имеет отношения, но отнимает время, усилия команды и, на мой взгляд, является бесполезным. Мы сохранили коммерческие контракты, которые позволяют продолжать наши партнёрские проекты, но из состава акционеров вышли. Я искренне желаю, чтобы ребята из «Связного» справились с теми нелёгкими вызовами, которые перед ними стоят.

— Довольны ли вы сделкой по «Связному»? Вы вышли с деньгами или фиксировали убыток?

— Довольны.

— Не жалеете сейчас, что вышли из российского бизнеса AliExpress на фоне развития параллельного импорта, трансграничной торговли с Китаем?

— Нет, все было логично. Вопрос компенсации того же параллельного импорта и поставок оборудования мы закрываем другими и профильными для нас приобретениями.

— Что это за активы?

— Например, в конце прошлого года мы купили 65% в дистрибьюторской компании Revo Charge — сейчас это один из основных игроков с точки зрения абонентского оборудования и доставки в Россию. Это тот самый трансгран, который для нас сейчас очень эффективен. Мы поставляем телефоны, преимущественно из Китая, — и для себя, и даже для конкурентов. В ближайшее время намерены довести владение в Revo Charge до 100%.

Продолжаем собирать в периметре «МегаФона» профильные активы, решающие и другие задачи. Полностью перевели в собственность сервисную компанию «Пикта», оператора кадрового и бухгалтерского администрирования, переводим в свой периметр и ряд наших технологических партнёров: например, OneFactor — разработчика платформ для работы с большими данными.

Также увеличиваем с 50 до 100% долю в компании «Квантера», которая занимается разработкой цифровых продуктов (VAS). Создавая СП с фондом Quantum‑A в начале года, мы хотели присмотреться и проверить бизнес‑гипотезы. С такой же логикой заходили в Revo Charge. И сейчас готовы полностью выкупить эти компании как направления бизнеса для «МегаФона», поскольку понимаем, что они нам интересны в долгосрочной перспективе.

То есть мы собираем полноценную расширенную ИТ‑экспертизу и наводим порядок с тем, что такое «МегаФон» и какие активы нам нужны: они должны быть либо полностью телекоммуникационными, либо 100% комплементарными телекому.

— Остались ли ещё у «МегаФона» непрофильные активы?

— Практически нет, мы в завершающей фазе трансформации.

— Активы в каких направлениях, помимо развития вашего основного бизнеса, вы смотрите?

— Мы очень много смотрим на b2x, то есть на то, что относится к b2o (сегмент работы с другими операторами. — РБК), b2g (работа с госорганами. — РБК) и b2b (корпоративный сегмент. — РБК). Из‑за ухода Microsoft и других западных вендоров на рынке сформировался вакуум предложения при огромном спросе на облачные решения, решения кибербезопасности, офисные и т.д. Для нас это большие возможности.

«Прекратился драматический рост зарплат»

— Рассматривали возможность покупки готовых команд тех компаний, которые ушли с российского рынка?

— Нет. Вендоры, когда уходили, частично забирали и свои команды. Айтишников на рынке стало больше, и они достаточно востребованы.

— Последние отчёты о положении с кадрами в ИТ достаточно противоречивые: то ли из‑за ухода компаний кадров стало больше и они подешевели, то ли их все ещё мало и они дорогие. По вашей оценке, какой общий тренд?

— Айтишник — супервостребованная профессия. Согласились. Дальше начинает работать моя любимая невидимая рука Адама Смита: спрос и предложение. Если раньше ребята работали, находясь в России, могли контрактоваться и взаимодействовать дистанционно с любым производителем ИТ‑продуктов в мире, будь то Apple, Google, SAP и др., то сейчас эти возможности ограничены. Часть ребят из России выехали, чтобы сохранить для себя эти возможности, часть остались, но, работая из России дистанционно, они не подпадают под всевозможные льготы, в частности отсрочку от мобилизации. Работа в крупной российской корпорации или в ИТ‑компании при крупной корпорации стала более привлекательной: они получают и льготы, и стабильность заработка. Поэтому для нас, как для компании, айтишников в соискателях стало больше, и они перестали расти в стоимости. Прекратился драматический рост зарплат, когда каждый раз ты должен переплачивать. А потом и команда, куда приходит человек, требует повышения, потому что все понимают, кто сколько зарабатывает. Любое расширение команды на несколько человек иногда приводило к необходимости пересматривать зарплату для всего пула айтишников.

— МТС недавно учредил «дочку», которая будет заниматься кибербезопасностью. Как оцениваете её перспективы, интересно ли вам такое направление?

— С уважением отношусь к тому, что делают коллеги, лучше заскочить в последний вагон уходящего поезда, чем ждать следующего, но мы в сегменте кибербеза уже давно и делаем для наших клиентов в этой сфере существенно больше и качественнее. Сейчас мы конкурируем с основными игроками на этом рынке — с «Ростелеком‑Солар», «Лабораторией Касперского» и др., а МТС только начинает развиваться в этом направлении. Они предпочитают идти по пути приобретения готового бизнеса и интеграции его в экосистему. На мой взгляд, это дороговато, не очень эффективно, но лучше так, чем никак.

— Изменился ли сейчас ценник на активы? Внятных внешних мультипликаторов особо нет...

— Это case by case, всегда индивидуальная история. Когда ты хочешь купить какой‑то программный продукт или платформу, взаимодействуешь с командой, у которой своё понимание рынка, стоимости и возможности реализовывать сделку. И то, что на рынке нет чётких benchmark, на мой взгляд, упрощает историю. Ты просто договариваешься так, чтобы это было выгодно им и тебе.

— Легче дисконтировать?

— Трезвость в оценках быстрее приходит. Когда‑то на рынке применялись двухзначные мультипликаторы под какие‑то обещания будущего фантастического роста. Причём иногда к выручке, а не к чистой прибыли, а показатель «чистая прибыль» вообще ничего ни для кого не значил, сложно было говорить об окупаемости в приобретении таких бизнесов. Сейчас стало попроще.

«Мы наёмные менеджеры»

— Кто из российских операторов, по вашему мнению, сейчас находится в наиболее выигрышных условиях?

— Мы. Потому что, во‑первых, у нас объективно лучшая команда. Второе — лучший частотный ресурс. И это достаточно большое преимущество, чтобы держать показатели скорости, работать с качеством. Наконец, с точки зрения технологий «МегаФон», в моем понимании, существенно впереди остальных игроков на рынке. Например, мы уже год как ввели дифференцирование по скорости в тарифах. Другие пробовали повторить, но пока полноценно не получилось.

— Ждёте ли изменений на фоне сделки по продаже «ВымпелКома» менеджменту? Будут ли новые владельцы пытаться что‑то доказать?

— Кому? Вы считаете, им кто‑то мешал раньше это делать? С моей точки зрения, ничего не поменялось, ребята остались в тех же условиях, им по‑прежнему ничего не мешает добиваться успеха.

— В последнее время стала популярной схема MBO (management buyout), когда менеджеры приходят к акционерам, чаще всего санкционным, и предлагают выкупить бизнес. Вас или команду посещала такая идея?

— Думаю, схема ровно наоборот работает: акционер приходит к менеджменту с предложением.

Мы не рассматривали. Мы наёмные менеджеры. Акционеры поставили нас сюда для того, чтобы мы развивали их бизнес, а не пытались сформировать с ними партнёрство. В моем понимании каждый должен заниматься своим делом.

— Акционеры «МегаФона» транслировали желание продать «МегаФон»?

— Я постоянно слышу какие‑то слухи о том, что вот‑вот кому‑то нас продадут.

— Последний слух, что — «Ростелекому».

— Могу ещё предыдущих двух‑трёх претендентов из слухов вспомнить. Вопрос не в этом. Это поле деятельности акционеров, а не менеджмента.

«Вопрос не в санкциях»

— Уже несколько месяцев работает схема параллельного импорта. Он позволяет удовлетворить ваши потребности в смартфонах и других пользовательских устройствах?

— Мы полностью удовлетворяем все потребности клиентов. Были перебои в первые несколько месяцев, пока этот рынок формировался, отстраивались новые логистические цепочки, но сейчас полный порядок. Даже конкуренты у нас покупают телефоны.

— С организацией связи на присоединённых осенью территориях будет так же, как с Крымом, федеральные операторы не будут оказывать там услуг, опасаясь санкций?

— Мы сейчас сфокусированы на развитии уже существующей сети. Здесь наша абонентская база, инфраструктура, и в условиях недостатка оборудования мы смотрим пока только сюда. Вопрос не в санкциях. На этих территориях небольшое население, и там уже есть операторы фиксированной и мобильной связи — там нечего делать с точки зрения бизнеса.

— Почему Apple по‑прежнему не даёт возможности оплатить услуги своих сервисов с помощью счета «МегаФона»?

— Никаких блокировок со своей стороны мы не вводили. Это вопрос к Apple. Это было просто эмоциональное, неверное решение, в начале лета такие решения многие западные компании принимали в отношении российских партнёров. Уверен, они осознают, что оно неверное. Мы с ними находимся в постоянном диалоге.

— Какой была аргументация по отношению к вам? Почему у вас отключили, а не у МТС или «ВымпелКома», у которого до недавнего времени материнская компания Veon имела сразу несколько бенефициаров под санкциями?

— Там нет логики. «МегаФон» — не под санкциями. Как, кстати, не под санкциями и все остальные бизнесы с участием нашего основного акционера. Даже те, в которых он владеет долей более 50%, — соответствующая лицензия была выпущена американским Минфином.

— Осенью Федеральная антимонопольная служба (ФАС) возбудила дело против «МегаФона» и ряда других операторов из‑за повышения тарифов. По версии службы, оно не соответствовало уровню потребительской инфляции. В каком формате сейчас идёт обсуждение с ФАС?

— Действительно, мы поднимаем тарифы в соответствии с той инфляцией, которая есть. ФАС проводит обычную проверку того, что было сделано. Мы предоставляем информацию, объясняем и показываем, на какие официальные данные мы ориентировались, как именно поднимали тарифы. Наш диалог с ФАС в принципе не прерывается, мы достаточно много с ними общаемся, и это комфортное общение, они совершенно вменяемые и слышащие нас люди. Это нормальный рабочий диалог.

— Но вопрос, на какую инфляцию вы ориентируетесь, на официальные данные или реальные?

— Мы ориентируемся на реальные расходы и официальные данные по инфляции.

— Какой показатель закладываете на следующий год?

— Около 5–7% по всевозможным коммунальным историям и ещё 5% — по остальным. Но это не значит, что мы увеличим тарифы на это значение. Мы смотрим, что происходит на рынке, когда, в какой степени можно делать пересмотр тарифов.

— Весной власти выступали с тезисом, что не будут штрафовать операторов за рост тарифов, потому что есть влияние кризиса. Тот факт, что в реальности давление не снижается, вас не смущает? Вы пытаетесь это обсуждать, отправлять GR‑специалистов с претензиями?

— Подождите, между «снизим давление» и «не будем проверять все, что вы делаете» есть разница, существенный нюанс. Это не означает «делайте что хотите». Государство выполняет свои функции. И у нас сейчас реально очень хороший диалог с точки зрения законодательных инициатив, проверок, контроля. С нами разговаривают, слышат, что мы говорим, и принимают во внимание. Мне есть с чем сравнивать.

«Кризис — хорошая проверка»

— Можете ли сейчас подвести предварительные итоги года, что будет с абонентской базой, с основными финансовыми показателями «МегаФона»?

— Ожидаем, что выполним, возможно, даже немножко перевыполним наши цели. Мы были сфокусированы на [показателе] OIBDA, выручке, и по ним достаточно неплохо отработали. Например, сервисная выручка МТС в третьем квартале выросла на 2% год к году, а у нас — на 8%. Чуть хуже получилось с абонентской базой, но мы растём, и растём лучше, чем конкуренты. Два года «МегаФон» работал под двойной нагрузкой: выполнял достаточно тяжёлые корпоративные цели, не говоря о COVID‑19, и при этом делал трансформацию. Учитывая, что трансформацию мы завершили, теперь команде станет легче, поэтому думаю, что в следующем году будем расти лучше и быстрее.

— Сможете в 2023 году стать первым оператором в России по размеру абонентской базы и выручки?

— Для нас ключевым является эффективность бизнеса, а не абсолютные показатели. Мы сравниваем темпы роста, и в ближайшие несколько лет гандикап с прямым конкурентом существенно сократится.

— А если купить «ВымпелКом»?

— Можно наделать разных глупостей, которые в коротком периоде могут показаться гениальными идеями. Вопрос в том, насколько долгосрочно это улучшит или оздоровит бизнес.

— Есть ли сейчас проблемы с привлечение финансирования, учитывая, что классических способов стало меньше?

— Нет. Вы же должны понимать, что хороших заёмщиков на рынке не так много. Денег в России физически меньше не стало. Их надо кому‑то давать. Можно давать тому, кто точно вернёт, а можно кому попало.

— С учётом этого для вас были пересмотрены условия привлечения денег в лучшую сторону?

— Конечно. Детали не раскрою, но когда говорю, что у меня лучшая команда в телекоме, это не для красного словца. Казначейство и финансовая служба у нас на порядок сильнее аналогичной службы в любом операторе.

— Были ли у вас идеи воспользоваться новыми финансовыми инструментами? Сейчас есть большой запрос на какие‑то российские инструменты, особенно от розничных инвесторов, которые сидели, условно, с акциями Apple и других зарубежных компаний и сейчас отрезаны от внешних рынков.

— Мы же здесь работу работаем и прибыль зарабатываем, игра с инвесторами не является частью наших обязательств перед акционером. Но если бы мы увидели (а мы мониторим постоянно), что размещение облигаций позволило бы нам существенно сэкономить на стоимости долга, то мы бы, безусловно, это сделали. Пока мы этого не видим. Это косвенно говорит о том, что стоимость долга у нас комфортная.

— Увидели ли вы какие‑то позитивные стороны в нынешнем кризисе?

— Совершенно точно. У нас сформировалась достаточно молодая команда, и она проходит этот кризис очень хорошо. Она сплочена, работает эффективно, ребята чётко понимают приоритеты и делают то, что год назад они бы даже не попытались рассмотреть как возможность. Например, у команды инфраструктуры всегда были на бэкенде вендоры, производители, такие как, например, Nokia, Ericsson, Cisco, куда можно было позвонить и решить любую проблему. Начиная с 24 февраля они все проблемы решают сами. Во‑первых, это дешевле для компании. Во‑вторых, ребята научились решать то, что раньше считали нерешаемым.

То же самое вижу и по остальным направлениям бизнеса. Кризис — хорошая проверка. Если у тебя сильная команда, то ты выйдешь с ощущением гораздо более широких собственных возможностей, а если команда слабая, выйдешь с лицом побитой собаки и горизонтом планирования на два дня.

Анна Балашова, Дарья Чебакова, Ирина Парфентьева

Фото: Михаил Гребенщиков / РБК

Источник: Глава «МегаФона» — РБК: «Мы не бежим во всех направлениях»